— Да, ему она, увы, стоила жизни... Но вы... При чем здесь вы!?
— При чем? Вы что, не знаете, какие о нас постыдные слухи распускают?
— Дурацкие сплетни, — сказала синьора Лаурана, — сплетни, которым ни один здравомыслящий человек, если у него есть христианское милосердие, не может поверить...
Но поскольку у нее самой христианского милосердия явно не хватало, она все же спросила:
— Значит, ваш покойный муж ни разу не вызвал у вас подозрений?
— Ни разу, синьора... Моя служанка рассказывает, будто я устроила мужу сцену ревности из-за этой... Ну, словом, из-за одной бедной девушки, которая часто приходила в аптеку за лекарствами. Но если бы вы знали, до чего моя служанка глупа и невежественна. При одном слове «карабинеры» ее начинает трясти. Они заставили ее сказать все, что только хотели... А все эти Рошо, Розелло... Даже такой святой человек, как наш каноник... Все они поговаривают, что доктора, земля ему пухом, погубили пороки моего мужа. Точно мы здесь не знаем друг друга, не знаем, что делает и думает другой, и если он спекулирует, ворует, пре... — тут она прикрыла рот рукой, словно и так сказала лишнее. Глубоко вздохнув, она со скрытым ехидством прошептала: — Бедный доктор Рошо, в какую семью он попал.
— Но мне кажется... — попытался было возразить Лаурана.
— Поверьте, мы здесь друг о друге всю подноготную знаем, — прервала его вдова Манно. — Вы, известное дело, занимаетесь своими книгами да уроками, — с легким презрением сказала она. — У вас нет времени интересоваться чем-либо другим, но мы, — тут она обратилась за подтверждением к старой синьоре Лаурана, — мы-то знаем.
— Разумеется, знаем, — подтвердила синьора Лаурана.
— И потом, я училась с Луизой, женой Рошо, в одном колледже... Ну, скажу я вам, это штучка!
«Эта штучка», за которой, по словам вдовы Манно, водилось в пансионе множество всяких грешков, сидела сейчас напротив Лаураны в затененной плотными гардинами комнате, как это и подобает дому, где царит траур. Знаки траура виднелись повсюду, даже зеркала были затянуты черным крепом. Но убедительнее всего говорила о трауре увеличенная до натуральных размеров фотография самого Рошо. Фотограф из районного центра заретушировал черной тушью костюм и галстук покойного, ибо по его эстетическим понятиям и покойники, портреты, которых он увеличивал, должны были «носить по себе траур». При свете маленькой свечи горькая усмешка в углу рта, усталый, умоляющий взгляд придавали покойному вид бродячего актера, загримированного под призрак.
— Нет, он мне об этом не говорил, — ответила Луиза Рошо на вопрос, не знала ли она, в какое именно место муж собирался на охоту. — Потому что я, по правде говоря, не одобряла его охотничью страсть, да и приятели его были мне не по душе. Нет, я, конечно, ничего не знала, у меня было лишь предчувствие, смутная догадка... И злой рок, увы, подтвердил мои самые худшие опасения, — с глубоким вздохом, почти со стоном сказала она и поднесла платок к глазам.
— Это судьба. А с судьбой разве поспоришь? — желая утешить вдову, сказала синьора Лаурана.
— Да, верно, это судьба, но поймите сами... Когда я вспоминаю, как мы были счастливы, как спокойно, мирно, без всяких забот и даже мелких размолвок мы жили... Да простит меня господь, тогда мною овладевает отчаянье, полное отчаянье...
Она опустила голову и беззвучно заплакала.
— Не надо, не надо так отчаиваться, — остановила ее синьора Лаурана. — Вы должны положиться на волю божью, излить ему свои страдания.
— Да, уповать на великую доброту Христа, так говорит и мой дядюшка каноник. Посмотрите, какую чудесную иконку с изображением сердца Христова он мне принес!
Она показала на висевшую за спиной синьоры Лаурана картинку.
Старуха повернулась. Поспешно отодвинула стул, словно она совершила святотатство, и, послав воздушный поцелуй изображению Христа, воскликнула:
— О, святое сердце Христово! Красиво, поистине красиво! А какой у Христа проникновенный взгляд, — добавила она.
— Да, взгляд, утешающий нас в горестях, — согласилась синьора Луиза.
— Вот видите, господь не оставил вас своим милосердием, — торжествующе произнесла старуха. — И потом у вас осталась надежда и утешение в жизни. Ведь у вас дочка, и вы должны и о ней подумать.
— О, только о ней я и думаю! Если бы не она, я сделала бы с собой что-нибудь ужасное.
— А она знает? — нерешительно спросила синьора Лаурана.
— Нет, мы от нее, бедняжки, все скрыли. Сказали, что папа в отъезде и скоро вернется.
— Но она видит, что вы вся в черном, и ничего не спрашивает? Быть может, она просто не хочет знать?
— Нет. Она даже сказала, что черное платье мне очень идет и чтобы я почаще его надевала... — Правой рукой она поднесла к лицу белый с траурной каемкой платок, вытирая обильные слезы, и под пристальным взглядом Лаураны поправила юбку, прикрыв колени. — И так будет всегда, теперь я всегда буду ходить в трауре, — всхлипывая, проговорила она.
«А девочка права, — подумал Лаурана. — Красивая женщина, и черный цвет ей очень к лицу. Великолепная фигура: стройная, чуть полноватая, а сколько в ней ленивой грации и неги, даже когда она застывает, словно изваяние. Мягко очерченное лицо с пухлыми губами, темные с золотистым отливом глаза, ровные белоснежные зубы, лицо не зрелой, много испытавшей женщины, а, скорее, расцветшей девушки. О, если бы она улыбнулась».
Но у него не было никакой надежды, что такое может случиться в этой мрачной комнате, да и разговоры, которые завела мать, отнюдь не настраивали на веселый лад.
И все же это случилось, когда речь зашла об аптекаре и о приписываемых ему молвой любовных похождениях.
— Честно говоря, у него был повод так себя вести. Лючия Спано, бедняжка, никогда не отличалась красотой. Мы с ней учились в одном колледже, она и тогда была некрасивой, даже хуже, чем теперь.
Она улыбнулась, но тут же ее лицо снова опечалилось.
— Но мой муж, он-то чем виноват? — и разрыдалась, закрывая лицо носовым платком.
Для ведущих расследование картина преступления становится тем яснее, чем тщательнее собраны и проанализированы ее стилистические и материальные компоненты. Это альфа и омега всех детективных романов, которыми упивается добрая половина человечества. Но в действительности дело обстоит иначе: коэффициент ошибок и безнаказанности преступников высок не только и не столько потому, что низок интеллект следователей, а чаще всего потому, что компоненты преступления обычно бывают крайне недостаточными. Иными словами, лица, организовавшие и совершившие преступление, весьма заинтересованы в высоком коэффициенте безнаказанности.
Компоненты, позволяющие раскрыть преступления, где все окутано тайной и неясными остаются сами его мотивы, — это анонимное письмо, донос профессиональных осведомителей, а также случай. И лишь в известной и, пожалуй, даже очень незначительной степени проницательность следователя.
Лауране случай пришел на помощь в сентябре. Он уже несколько дней находился в Палермо, где принимал экзамены в одном лицее. Однажды в ресторане, куда он обыкновенно заходил пообедать, он встретил школьного товарища, с которым не виделся много лет, но внимательно следил за его успехами в области политики. Коммунист, секретарь ячейки в небольшом селении, он стал депутатом сначала Областного собрания, а затем и парламента. Понятно, они вспомнили о студенческих временах, а когда зашел разговор о бедном Рошо, депутат сказал:
— Меня совершенно поразило известие о его убийстве, ведь он приходил ко мне дней за пятнадцать-двадцать до смерти. До этого мы с ним лет десять не виделись. Он приехал ко мне в Рим, в палату депутатов. Я его сразу узнал, он совсем не изменился, не то, что мы... Мы-то с тобой немного постарели. Вначале я подумал, что его смерть связана с этой поездкой в Рим. Но потом, насколько я понял, расследование установило, что он погиб только из-за того, что находился в компании приятеля, который, кажется, соблазнил девушку... А знаешь, зачем он приходил ко мне? Чтобы спросить, согласен ли я разоблачить в нашей газете, на митингах и в самом парламенте одного из ваших именитых граждан. Этот тип держит в руках всю провинцию и творит всякие бесчинства: крадет, подкупает, посредничает в темных делах.
— Человека из нашего городка?! Ты уверен?
— Я припоминаю, что прямо он этого не сказал, вероятно, только намекнул, а может, у меня после нашего разговора сложилось такое впечатление.
— Но именно одного из тех, кто держит в руках всю провинцию?
— Да, это я точно помню, он так и сказал. Я, конечно, ответил, что буду рад разоблачить эти скандальные злоупотребления, но мне прежде всего нужны доказательства, какие-нибудь документы. Рошо сказал, что у него в руках целое досье и он мне его принесет... С тех пор я его больше и не видел.
— Естественно.
— Вполне естественно, раз человек ушел из жизни.
